Prototype466. Роман о современном искусстве, антироман - Симон Либертин

(Николь)

– Джейсон, ты уж прости, но папа последние годы был уже не торт. К тому же у него, судя по всему, развился синдром Шарля Бонне5. По крайней мере, только такой вывод я могу сделать, зная, что ему понравились твои видео.

Для меня же этот вынужденный секс прошел не вполне бесследно. Будь я психологически травмирован, я страдал бы наяву, а той роковой ночью, лежа рядом с Николь, я видел кошмарный, но и интересный сон. Я прихожу домой и встречаю там незнакомую девочку, которая спустя короткое время стреляет прямо в меня, но, по счастливому стечению обстоятельств, промахивается. Я избегаю скорой и абсурдной гибели, разбивая и выпрыгивая в окно своей квартиры на первом этаже, спасаюсь бегством. Спустя некоторе время я застаю ту же девочку, но уже в другом помещении и спасает меня все то-же окно.

Помню, как непреодолимая сюжетная сила манит меня в свою квартиру и, зная о том, что сон построен как сюжет с трагическим окончанием, я, несмотря на то, что сам только того и ожидаю, встречаю убийцу у двери своей квартиры. Не проходит и мгновения, как она стреляет – совершает четыре уверенных выстрела прямо в меня. Просыпаюсь.

– Если женщина против, то это еще не значит, что она не согласна.

Николь отводит взгляд и через мгновение возвращает его обратно.

– А кроме того, Господи, Джейсон, я же заметила, что это муляж, – она задорно рассмеялась. – он не настолько похож на настоящий пистолет, кроме того у него была надпись «Макет» сбоку. Ну и, конечно, мне сразу бросилось в глаза отсутствие нарезки в дуле. И кроме того, даже у рабочей, но дешевой пневматики, если ты не знаешь, затвор монолитен вместе с самим корпусом и это видно, если приглядеться. У многих магазин пластмассовый, и его форма нестандартна для огнестрела.

У меня сбилось дыхание, а у нее – выровнялось. Меня все еще шокировали ее познания в области огнестрельного оружия, а она вновь заговорила, делая параллельно нечто удивительное: Николь сосредоточенно смотрела сквозь меня:

– Внутри каждого из нас прямо с детства терзаются всякие монстры, но мы не прекращаем прикладывать непомерные усилия, чтобы поддержать видимость, что мы давно сделались другими.

На ней было так и отдающее летней женской нежностью весеннее платье оливковой расцветки с надписью Alice & Olivia, как я позже прочел, на бирке. Я засмотрелся.

– В конце-концов, на основании своего закомпексованного бесстыдства мы выносим окончательный приговор вещам. При том, что нередко мы не можем объяснить причину наших собственных поступков даже себе самим.

– Я виноват во всем, но вместе со мной виноваты и все вещи мира.

На ее столе теперь покоилась винтажная печатная машинка Robotron 24, когда-то ставшая прародителем компьютера в Германии. Первый свой запах я узнал, когда услышал как ненавязчиво пахнут лаком ее изящные пальцы. Уж что-что, а по Роботрону они не стучали. Сегодня она выбрала себе милую роль, жаль лишь я заранее понимаю, что она, несомненно, не сможет отыграть ее безупречно.

Мне нравилось, что с ней я не чувствовал себя грушей для битья как обычно ведут себя в массовой культуре с привлекательными девушками похожие на меня вялые персонажи-интеллектуалы. По крайней мере, мне так казалось. Напротив, я постепенно начинал обращаться с ее душой почти вивисекторским способом, мастерски, используя технику человека, который слишком хорошо знает людей. Однажды я вновь рассказажу ей, что меня постоянно преследует мания, что реальность не замечает, не реагирует на меня. Попробуй потом объяснить ей, что это был всего лишь практический способ работы «философской деконструкции».

Заглянув к ней домой, я нашел пару милых предметов из ее детства. На полке стояла, например, расчерченная по зонам френологическая деревенная голова – манекен с аккуратно нарисованными масляными красками глазами. На черно-белой фотографии была запечатлена субтильная четырнадцати или, скажем, шестнадцатилетняя девушка в боксерских перчатках, в объятиях прислонившаяся к груше непропорционально-тяжелого колибра со следами складок от собственной тяжести, и можно было допустить – образовавшихся не без помощи регулярных раскатов в ее адрес созревающей женской ненависти, – заключил Джей. Он заметил, что от этого дерзкого взгляда с фотографии мгновение назад по его телу прокатилась бодрящая электрическая волна протеста.

На другой фотографии – она была сфотографирована тайком – за одиноким чтением книжки, и, казалось, тишина и спокойствие преодолевали границу фотографической реальности, озаряя своим ореолом все, что находилось рядом с ней.

Помню, как на похоронах Джулиана собралось человек 30, все скучные – без живых лиц. Я, как ни вглядывался, – не встретил ни одних не потускневших от безразличия, старости и выкуренной травы глаз. До того самого момента, когда встретились наши с Николь. Впрочем, кажется, заметил я там и одну куртку с нашивками «Ангелов».

Меня вдохновляла краснота ее глаз за стеклами в тяжеленных оправах, ее уныло свисающие длинные руки. Николь стала моей Венерой, обернутой в топмодельный латекс. Жаль, что она же оказалась и той Гердой, что хлопнула с дешевым виски мое ледяное сердце. Той Гердой, что взялась за топор, который разрубил ледяной океан внутри меня – или это уже перебор?

Позже я подошел к ней, когда она сидела в пустой гостиной, такая же хрупкая как на фото из детства, с ровной спиной, облокотив одну руку о металлическую спинку стула. Ее предплечье и кисть были тонкими и изящными, в этой позе они изящно соединялись резкими изгибами. Аккуратные и нежные губы, утонченные черты лица, светлые, кажется, русые волосы, доверчивый, но очень неглупый взгляд, в котором было единственное, что должно быть в женском взгляде – взаимопонимание. Она была молода и так естественна. На ней была тонкая просвечивающая белая блузка с надписью April 77. Я понял, что передо мной находилась самая красивая женщина в моей жизни.

Так сложилось, что Николь была для меня онтологическим доказательством бытия счастья, любви… Продолжите ряд сами. Бытия чего именно – совсем не важно, что-то ведь она своим присутствием в моей жизни доказывала. Почему меня никто не предупредил, что я – как Христос в том Эдемском раю, в который мне уже не вернуться?

Метафора эта мне пришла в голову не случайно. В пятницу я получил традиционное электронное письмо от отца. В прошлом – Федор напомнил мне о своем анархистском прошлом, упоминал «безвинную» отсидку в Тарнаке. В данном же – и это смешно, но он до сих пор не оставил попыток обратить меня к вере:

fyodor @ novydvur. cz Аббат Федор

…Ураган – не Господь, Огонь – это тоже еще не Господь, а вот пройдет перед тобой Тихий ветер – и в нем Господь. Человек ведь никогда в следующую минуту не знает, что сделает. Может убить, а может и полюбить.

## II. {Вместе с Николь}

Став любовниками, мы быстро установили определенный ритм жизни. В начале дня я завтракал и, взяв ноутбук, уходил в мастерскую, а она – катила на Шевроле в свой офис.

Странно, что Николь вообще согласилась на развитие отношений с человеком, о котором знала столь скабрезные подробности его увлечений. Конечно, я неплох собой, эдакий равнодушный красавец. Нельзя исключить, что Слава, Деньги, Женщины и Ситечко Для Кус-куса – привалили мне не только как признание моих художественных заслуг – картин или какой-нибудь серии фарфоровых фигурок «Поющих гандольеров», но отчасти и благодаря внешности и какой-то телесной емкости проволочного человека, рассказывающей наблюдателю о моем избыточном интеллекте. К тому же, я имел солидный опыт отношений с женщинами, что, несомненно, могло дать такой женщине как Николь приятное ощущение, будто она находится в крепких руках. Однако, руки эти были крепки разве что из—за аберрации, вызванной доверием и женской нежностью, потому что будучи стройным и высоким, я похожу скорее на умника с семитскими чертами во внешности, чем на умеющего боксировать бабуина-тяжеловеса или подтянутого метросексуала, вращающегося против часовой стрелки на турнике.

С другой стороны, сама-то она день и ночь находилась не в лучшем положении. Ведь Николь, если выражаться цинично, будучи психоаналитиком, сдавала в аренду ни что иное как собственное ухо, чтобы заработать себе на органические калории, покупаемые гораздо дороже их среднерыночной цены и которых ей, в любом случае, хватит ненадолго – слишком любит детоксифицирующие смузи и фуа-гра. Вот предположим, сколько нужно нещадно корчиться от чужих страданий, сколько нужно кривляться от боли, доставляемых чужими головоломками чувств и мышления, чтобы просто заработать себе на калории? Каждому психоаналитику нужен свой психоаналитик. Поэтому, она нуждалась скорее в умелой поддержке без того, чтобы чересчур лезли в душу. Мне же такая поддержка казалась вполне по силам.